| В канаве, невдалеке от проселочной дороги, валялся старый лапоть. Было холодно, моросил мелкий дождь, и его однообразный шорох и свист ветра наводили тоску.
«Ну, вот, теперь наступает и мой конец, – думал старый лапоть. – Как жаль, что все так скоро кончается, и я уже ни на что не годен!».
Маленькая мышь высунулась было из норки и сердито фыркнула на лапоть.
– Вот развалился перед самым носом! – сердито пискнула она, отодвинься хоть немного в сторону!
– Ох, этого я не могу! – вздохнул лапоть, – было время, много исходил я на веку, везде побывал; а теперь сил уже нет...
– Чего же ты тут улегся? – спросила мышь.
– Меня бросили!
– А! Значит, ты уже ни на что не годен...
– Да, я думаю, что так! – проскрипел лапоть.
– Да, это так, все, что не надо, сваливают в нашу канавку, – проворчала мышь и скрылась в норке.
Старому лаптю стало еще тяжелее... К утру пошел мягкий снежок и покрыл собою и поле, и дорогу, и канавку.
«Кажется, теперь я уже окончательно умираю – ни на что и никому не нужный!» – подумал лапоть и затих под снежным покровом.
Медленно потекли день за днем; над лаптем наметало сугробы снега, выла метель, трещал лютый мороз. Конечно, для старого лаптя теперь уже все было кончено...
Прошла зима. Выглянуло вешнее солнышко, снег осел и начал таять... Зажурчали под снегом невидимые ручейки, и скоро показалась на пригорках побуревшая травка...
Наконец и в канавке сошел весь снег, и старый лапоть снова увидел над собой небо, ясное солнышко, а вокруг себя свежую вешнюю травку...
«Все ожило, живет и рождается, – печально думал лапоть, – а я уже умер!».
Из норки снова выглянула маленькая мышь, которая проспала всю зиму, свернувшись в клубок.
– Ты все еще здесь? – сердито пискнула она, увидев лапоть. – Вот несносная уродина!
Старый лапоть угрюмо молчал. Он с радостью готов был бы провалиться сквозь землю, чтобы не слышать упреков, но ведь это было невозможно.
День ото дня вокруг лаптя трава поднималась все выше и выше; желтые, голубые, красные цветы склоняли над ним свои красивые венчики, и лаптю было совестно перед ними за свой безобразный, неуклюжий вид...
Как-то утром две крохотные, пугливые птички, порхая вдоль канавки, случайно увидели его.
– Чиль-чирик! – пискнула одна из них, садясь на лапоть, – вот славное место для гнездышка!
– Чирик-чиль! – пискнула другая птичка, юркнув в лапоть, – очень хорошо: и от ветра, и от дождя защита. А вокруг него – как будто настоящий садик. Только надо будет привести это помещение в порядок.
И они сейчас же принялись за работу: выгребли сор из лаптя, натаскали травинок и устлали всю внутренность лаптя, а сверх этого покрыли мягкими перышками.
– Какой прекрасный домик! – шептали птички. – Вот чудесный лапоть!
«Что это значит? – в тревоге рассуждал старый лапоть. – Неужели это они обо мне говорят так?».
Через неделю внутри лаптя лежало уже несколько крохотных яиц, и одна из птичек терпеливо сидела на них... Другая птичка беспрестанно улетала и возвращалась с мошками и букашками в клюве. Она садилась на край лаптя, кормила свою подругу, а потом чистила носик о лапоть... И старому лаптю было это приятно. А когда, немного спустя в глубине его раздался первый писк вылупившихся из яиц птенцов, он замер от восторга...
В непогожие дни, когда дул ветер и по лаптю барабанил настойчивый дождь, старый лапоть радовался, что он может защитить собой маленьких птичек от холода и дождя. Птички хлопотали с утра до вечера, принося птенцам корм. А иногда, отдыхая, одна из птичек садилась на лапоть и чирикала свои нехитрые, славные песенки:
Счастье, кто свил свое гнездышко.
Счастье, кто вывел детей!
Милый и славный наш лапоть,
Помни о песни моей!
Старый лапоть замирал от восторга, и жизнь казалась ему чудесным сном. |
